I

      Меня часто упрекают в том, что я критикую и отвергаю традиционные для нашего отечества так называемые «имперские ценности». Но что они такое, на чем основан «имперский» строй мыслей, который, надо отметить, разделяется значительным количеством православных христиан? Весьма обстоятельно это изложил один уважаемый историк в недавнем эфире известной православной радиостанции (тем, кому это потребуется, я готов предоставить все ссылки). Я изложу ход мыслей этого историка, а затем прокомментирую его. Итак, вот несколько озвученных им тезисов:
      1) Церковь — «рождающее лоно»; и империя — то же самое: оно есть «рождающее лоно» пространства спасения для всех людей — верующих и неверующих. Церковь всегда, начиная с апостолов, принимала империю именно в таковом качестве.
      2) Рождество Христово мистическим образом совпало с рождением империи. Рассказ евангелиста Луки о рождестве Христовом, по мнению нашего историка, означает, что если бы не было повеления кесаря, то Мария с Иосифом не пришли бы в Вифлеем; если бы не было императора, то не было бы повеления осуществить перепись; «если бы император Август за 27 лет до Рождества Христова не был провозглашен императором, то — дерзновенное допущение, но на самом деле богословски совершенно точное — не родился бы Христос… Христос и империя рождаются вместе».
      3) «Империя не является каким-либо чисто правовым, кабинетным, теоретическим понятием. Она по-своему священна, она, так же как и Церковь, своими таинственными, хотя другими способами, призвана вести людей к Царству Небесному; она, более того, есть единственная форма осуществления жизни Церкви в гражданской реальности на земле».
      4) «Главой Церкви является император». Святой равноапостольный император Константин сказал отцам I Вселенского Собора следующее: «Как вы поставлены епископами над Церковью, так я поставлен епископом внешних дел». (В трактовке цитируемого историка эти слова святого императора надо понимать так: «Вы поставлены Богом — и я поставлен Богом. Вы поставлены Богом надзирать и управлять над Церковью — я поставлен Богом как внешний епископ, надзирать и блюсти за вами, от имени всего церковного народа». В связи с этим император по положению созывает Вселенские Соборы, становится главою их и утверждает все постановления их от лица церковного народа.) «Церковь на Востоке всегда есть Церковь в империи. Главой православной империи является император, а значит, он является и главой Церкви. Это представление было безусловно распространено в Православной Церкви постоянно и всегда».

II

      А теперь давайте разберем все это. Сразу хочу оговорить, что я совершенно не рассматриваю исторические и геополитические аспекты становления и существования империи, а лишь делаю попытку анализа вышеозвученной идеологии с христианской точки зрения.
      1) Империя не есть «рождающее лоно» в Царство Небесное (таковым является исключительно Церковь), но есть всего лишь одна из форм (пусть даже лучшая) организации земной общественной жизни. Империи никогда не придавалось духовного смысла ни в Ветхом, ни в Новом Завете. «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36), — сказал Господь, и тем навсегда решил проблему взаимоотношения Церкви и форм земной жизни. Это вовсе не значит, что нужно выходить из мира (1 Кор. 5, 10), — Церковь никогда не трактовала эти слова Христа так прямолинейно и односторонне, наоборот, она всегда стремилась воцерковить мир сей. Это значит — отдавать «кесарево кесарю, а Божие — Богу» (Мф. 22, 21), то есть всегда исходить из того, что у Церкви и у государства разные природы, разные задачи и совершенно разное достоинство. Ссылки на слова апостола Петра: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр. 2, 17) и апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13, 1) — нисколько не подтверждают отношение апостолов к империи как к чему-то самому в себе священному. Для апостолов империя есть не более чем данность (безусловно, восходящая к Богу, как к Творцу всего сущего), земная организация общества, которой должно быть лояльным, повиноваться за совесть — но до определенного предела: «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам», — ответили апостолы власти, когда последняя запрещала им проповедовать Христа (Деян. 5, 29).
      2) Наш историк, высказывая свое дерзновенное допущение о том, что если бы не было императора, не родился бы Христос, считает его «богословски совершенно точным». Увы, это совсем не так. Оно не только не точное, но совершенно произвольное, и, я бы сказал, глубоко не богословское. Безусловно, промыслом и смотрением Божиим земная действительность была приуготовлена к Боговоплощению. Безусловно, и империи была уготована важная роль в деле евангельской проповеди. Но ставить Боговоплощение в зависимость не от извечного определения Божия, не от того, что «пришла полнота времен» (Гал. 4, 4), но от того, что за 27 лет до этого события была провозглашена империя, в некоторое даже смысловое подчинение этому событию, — чудовищно некорректно с богословской точки зрения. 3) Мы подошли к центральному пункту имперской идеологии. Заявление о том, что империя «священна», что она «так же как и Церковь, своими таинственными… способами призвана вести людей к Царству Небесному», решительно выводит нас из рамок христианского мировоззрения. Это совершенно языческая идеология.
      Именно в контексте эллино-римской религии империя священна, а император имеет «святость харизмы» (слова цитируемого историка) и включается в пантеон богов. Именно здесь проходила та граница, которую не мог переступить христианин в своей общественной жизни того времени. Именно здесь — причина мученичества: добросовестно выполняя социальные обязанности, христиане не желали выполнять одну из них — поклониться императору как Богу, за что и были мучимы и убиваемы. Характерно, что наш историк ничего не говорит о мучениках. Об эпохе Диоклетиана, например, он рассуждает так: «Диоклетиан, великий предок Константина, провел много государственных реформ, преобразований, создал тот вид империи, ту структуру, в которую выходит из катакомб Церковь». Но Диоклетиан — величайший гонитель Церкви той эпохи; как же можно историку обходить это вниманием, рассуждая о взаимоотношении Церкви и империи? Мученичество явно не вписывается в систему империофилии; для нее не только отдельная человеческая жизнь (провозглашение уникальной ценности которой — один из основных постулатов Нового Завета), но и сама Церковь являются второстепенными, служебными вещами по сравнению с империей. С христианской точки зрения такая постановка вопроса совершенно неприемлема, ибо тем самым мы вводим некое «второе божество» — которое и делает империю «по-своему» (то есть иным образом) священной.
       «Един Свят, един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца», — исповедуют христиане за каждой Евхаристией; един Источник освящения — Дух Святой. Он может освятить и императора, и империю — через Таинства Церкви и соблюдение заповедей Божиих. Но каких-то «таинственных других способов» освящения в мире нет, а если их признать, то мы сейчас же упираемся в двоебожие, попираем основные заповеди Божии («Я — Господь Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» — Втор. 5, 6—7) и становимся на языческие позиции. Если империя священна, то тогда не нужна Церковь. Если империя — необходимое условие Боговоплощения, тогда Христу нужно было рождаться не в семье нищего плотника в дальней провинции государства, а законным наследником императорского престола.
      Что же касается утверждения, что империя есть «единственная форма осуществления жизни Церкви в гражданской реальности на земле», то тут и говорить особо нечего. Империи уже нет, а Церковь существует. Ставить жизнь Церкви в зависимость от имперского строя — значит совершенно не понимать смысла Церкви, того, что она имеет совсем другую природу, чем какие бы то ни было формы государственного устройства.
      4) Мнение, что «главой Церкви является император», также не требует сколько-нибудь серьезного разбора. Во-первых, глава Церкви есть Господь Иисус Христос, и никто другой. Во-вторых, если даже говорить о земных формах организации церковной жизни, то никогда и никем (за исключением нескольких одиозных личностей типа Феофана Прокоповича или императора Павла I, на которых ссылается наш историк) император не признавался главою Церкви, хотя история знает много временных перекосов в этой области. В-третьих, церковные Соборы были и в I-м, и во II-м, и в III-м веках, и Церковь приняла их в качестве авторитетных без каких бы то ни было санкций императорской власти. В-четвертых, хотя бы пример преподобных Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Феодора Студита, сонма святителей и мучеников, противостоящих императорам-еретикам, достаточен для опровержения того, что император всегда и всеми в Церкви воспринимался как глава Церкви.
      Не буду утомлять читателей дальнейшим разбором аргументации империофилии. Сказанного достаточно, чтобы сделать следующие выводы.
      Имперская идеология, распространенная сегодня в нашей церковной среде, совершенно произвольна с христианской и церковной точки зрения. Она рассматривает империю как некое «второе божество», параллельный Церкви источник освящения. Она совершенно не учитывает разницу между природой Церкви и мира сего и тем подчиняет Церковь империи, провозглашая последнюю непременным условием не только существования Церкви, но и самого факта Боговоплощения.
      Империофилия мифологизирует историю, игнорируя такие церковно-общественные явления, как мученичество и монашество.
      В философском плане она не учитывает онтологическую несводимость друг к другу Царства Небесного и падшей земной действительности, сакрализируя и оправдывая последнюю, что совершенно противно Евангелию Христову.
      Она навязывает нам имперское устройство жизни как обязательное, неотъемлемое от церковного учения (напомню в этой связи, что официальный документ нашей Церкви — «Основы социальной концепции РПЦ» — настаивает на позиции о «непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин» — III, 7).
      Наконец — и самое главное — империофилия не приносит плодов. Будучи основана на мифологическом, неистинном, нецерковном, неевангельском представлении о взаимоотношении Бога, человека и истории, она не может быть действенной для решения современных церковных и общественных проблем. Вот что писал об этом выдающийся русский богослов протопресвитер Иоанн Мейендорф: «В наше время византийская идея гармонии между Церковью и обществом стала неприменимой как практический образец общественного строя. Более того, в самом византийском — по существу утопическом — идеале крылся духовный изъян: византийцы, как и весь средневековый мир, фактически считали гармонию уже осуществленной… Говоря богословски, византийская идеология погрешала в области своих же собственных эсхатологических категорий, отождествляя земное царство с Царством Божиим и часто забывая, что всякая государственная структура принадлежит к миру падшему, не подлежащему абсолютизации и обожествлению… Византийская империя как политическая и культурная реальность никогда не разрешила двусмысленность своих притязаний. Церковь, однако, в своем богословском сознании всегда придерживалась различия между священством и царством, между литургическим, сакраментальным и евхаристическим предвосхищением Царства Божия, с одной стороны, и эмпирической жизнью все еще падшего человечества — с другой». Церковь всегда помнила о том, что «империя — еще не Царство Божие, что христианин для того, чтобы соучаствовать в Христовой победе над миром, должен порвать с законами и логикой падшего человечества — чего никакой государственный строй, даже вдохновляющийся христианством, не может сделать».

III

      Разбирая «имперские ценности» с церковной точки зрения и приходя к выводу, что империофилия есть мифологизация и подмена — а значит, неправда, я никогда не давал повода к тому, чтобы считать меня приверженцем так называемых «либеральных» ценностей. Тем не менее, некоторые считают, что коль скоро человек не является поклонником имперско-патриотической риторики, он неизбежно должен преклоняться перед США и Европой и являться сторонником современного либерализма, а следовательно, быть модернистом, обновленцем, экуменистом, и прочее, и прочее, вплоть до окончательного диагноза — «наймит Запада»... Но в этом совершенно нет логики. К Западу я отношусь ничуть не менее критически, чем к своему отечеству, а современный западный образ мыслей, называемый у нас «либеральным», считаю совершенно антихристианским (нужно, правда, оговориться, что речь идет об идеологии секулярного гуманизма, а вовсе не о социально-политическом устройстве западного общества, доброкачественность и жизнеспособность которого вполне подтверждена историей).
      Не буду разбирать гуманистические секулярные ценности — у нас этим занимаются, и часто очень толково, весьма многие; скажу лишь, что вслед за преподобным Иустином Поповичем я считаю, что Европа предала Христа и свою историю и доживает свои последние десятилетия. Господь обязательно накажет европейский мир за нечестие, не только существующее в наличной жизни, но уже узаконяющееся на уровне государственных законов.
      Я в полной мере разделяю тревогу людей, беспокоящихся об умножении распущенности и греха в России. Однако мы с национал-патриотами совершенно по-разному оцениваем причины этого явления.
      Национал-патриоты считают, что идеология греха является чем-то внешним для русского человека и проникает в Россию посредством целенаправленных действий наших врагов: «пятой колонны», масонов, евреев, «мировой закулисы», Сороса, Бжезинского и т.д. Я считаю это болезненной мифологией, неверно ориентирующей людей. Грех в общественную жизнь выливается из сердец человеческих — наших соотечественников. Гедонизм, злоба, обман, неуважение друг к другу, хамство, сквернословие, сексуальная распущенность, супружеские измены и многое, многое другое — продукт вполне отечественного производства. Если бы люди не хотели смотреть «За стеклом» и «Дом-2», то их бы и не было. Не нужно представлять наш народ как невинных детей, которых растлевают коварные враги; взрослые люди вполне отдают себе отчет в своих стремлениях и желаниях и хотят так жить. Да, максимальное удовлетворение греховных стремлений, как и вообще всяких человеческих потребностей, предлагает нам модель общества, зиждущаяся на идеологии секулярного гуманизма. Но нечестие всегда начинается в душе, а потом реализуется в социуме. Не было бы западного образца, был бы другой какой-нибудь. Русская пословица по этому поводу мудро и совершенно точно определяет: «Свинья грязь найдет». И не нужно идеализировать прошлое. Почитайте исторические книги, почитайте проповеди святителей и пастырей Церкви всех времен, и вы увидите, что и в самый расцвет империи, и во времена наибольшего влияния Церкви на социум в обществе наличествовали, и не в малом количестве, те же самые грехи...

IV

      Но я вовсе не хочу умалить влияние идеологии секулярного гуманизма на процесс распространения в обществе греха. Мы действительно нуждаемся в ценностях, которые можно было бы этому противопоставить. Национал-патриоты видят в качестве таковых ценности имперские. Но их несостоятельность и нежизненность для нашего времени я отмечал выше. Пусть они прекрасны, замечательны, традиционны, желательны — но, увы... объективно они есть архивная принадлежности истории. Это можно не замечать, отвергать, ругать, но это — факт. Именно поэтому все наши церковно-патриотические усилия не увенчиваются успехом.
      Это вовсе не кабинетные размышления. Как сотрудник Патриаршего центра духовного развития детей и молодежи при Даниловом монастыре, я имею дело с молодежью — и вовсе не с десятком человек, и вовсе не с алтарниками или клирошанками. Наш Центр, помимо собственной ежегодной работы не менее чем с двумястами человек, сотрудничает с несколькими московскими и областными вузами, поэтому можно сказать, что круг нашего общения — это образованная и активная молодежь со всех концов России. По своему опыту общения с этой молодежью могу засвидетельствовать следующее.
      Мы видим, что ценности секулярного гуманизма действительно не удовлетворяют молодых христиан и людей, ищущих смысла жизни. Они, естественно, обращаются к Церкви, которая — устами многих пастырей и активных церковных людей — предлагает им исключительно ценности имперские. Однако довольно большая часть молодых людей не принимает и их, справедливо чувствуя в них подмену. В итоге у немалого числа людей складывается мнение, что Церковь не может предложить ничего, кроме националистической идеологии, и на запросы сегодняшнего дня ответить не в состоянии. Призыв «молиться, поститься и от мира отрешиться» по отношению к молодежи «не срабатывает», потому что молодые люди особенно остро воспринимают христианство не как личное дело только, но как всеобъемлющее явление. Их естественное ожидание, что Православная Церковь является их союзником и мыслит так же, терпит фиаско, когда они сталкиваются с существующим в нашей церковной жизни весьма односторонним и мифологическим «раскладом мыслей». Молодые люди сейчас очень прагматичны. Обращаясь к Церкви и не получая от нее ответа на религиозные запросы души, которые они могли бы реализовать в своей жизни, они начинают воспринимать нас, пастырей и людей церковных, всего лишь как странных маргиналов, не способных противопоставить современному секулярному гуманизму — на деле, а не на словах — ровно ничего. Я вижу в этом большую опасность: это грозит нам потерей паствы.
      Нельзя реальность заменить мифологией. Молодежи особенно свойственно искать всеобъемлющие и при этом вполне реальные ценности; а мы, к сожалению, не прилагаем должных усилий, чтобы они были молодежью найдены, — может быть потому, что сами не знаем их.

V

      На самом деле, в мире есть такая Ценность, которой оживляется и одухотворяется любое земное существование. Это единственная Ценность, способная изменить жизнь человека, дать ей смысл и удовлетворение. Это Иисус Христос и Его Церковь. Все, что вне Христа, вообще не может называться ценностью. На земле ценно то, и только то, что непосредственно или опосредованно восходит ко Христу Спасителю. Все на свете поверяется этой Ценностью, ею и ради нее живет мир. Христианин не может быть христианином, а тем более православным христианином, если он считает по-другому, если он ставит — не просто наравне, но даже рядом — иные ценности, будь то имперские, либеральные или какие-то другие. «Что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел тщетою. Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа», — говорит апостол Павел (Фил. 3, 7—8). Меня очень печалит, что мы в Церкви это очень плохо понимаем и чувствуем.
      Доказательство тому — сегодняшнее «противостояние» церковных людей, ратующих за имперские или за либеральные варианты решения современных проблем. Наше время предоставило нам возможность оценить и те и другие именно с церковной точки зрения, увидеть, что и в имперскости, и в либерализме есть своя правда и неправда, понять их относительность и шаткость и держаться единственного твердого основания, которое есть Христос. Но мы не видим этого: с истинно русским стремлением к крайностям мы ставим вопрос исключительно «или-или» и запутываемся в этой дилемме. Оставаясь при этом в сфере земного, грешного, падшего бытия, мы теряем себя как христиан, мы не являем собою Церковь, что совершенно не прибавляет нам веса и уважения в глазах «внешних»: они перестают считать Церковь источником тех ценностей, которые только и могут быть альтернативой сегодняшнему печальному состоянию нашего отечества.

VI