В ГЛАВНОМединство
В СПОРНОМсвобода
ВО ВСЁМлюбовь

Проект МIРЯНИНЪ - 
православно-христианский сайт
Дмитрия Игнатова


Архиепископ Михаил (Мудьюгин)
БОГОСЛУЖЕНИЕ
IV глава книги «Русская Православная Церковность»

Перед ревнующим о славе Божьей православным христианином, молитвенно участвующим в богослужении, неизбежно возникает тревожный вопрос: совершается ли это богослужение в соответствии с реальными духовными нуждами его самого и стоящих вокруг собратьев по вере? Совершается ли оно так, что может служить и служит средством миссионерского воздействия на тех, кто, будучи ещё от Бога далёк, пришёл в храм впервые, движимый не столько влечением сердца, сколько познавательным интересом или даже просто любопытством? Нет ли в самом богослужении, в его совершении и внешнем оформлении чего-либо, что вызывает отталкивание, что исключает возможность восприятия, понимания и тем более молитвенного соучастия?

Эти вопросы, актуальные для каждого прихожанина, должны приобретать особую остроту для духовенства, то есть для тех, для кого возвещение Слова Божьего и молитвословий молящимся, совершение святых таинств и других священнодействий является не только профессиональной деятельностью, не только обязанностью, но делом жизни, делом, к которому Бог призывает и на осуществление коего посвящает каждого священно- и церковнослужителя.

Конечно, образованный, духовно грамотный зрелый священник, горячий молитвенник, сознательно воспринимающий и переживающий совершаемую им службу Божью, может в своей молитвенной сосредоточенности даже не замечать небрежности и невнятности клиросного чтения, спешку дьякона, который переходит к очередному прошению под звучание недопетого ещё «Господи, помилуй», не обращать внимание на шум и перебранку в очереди к свечному ящику.

Но и такой ревностный священнослужитель, чей молитвенный настрой, казалось бы, защищен от внешних помех, именно в силу своей ревности не может быть равнодушным к духовному состоянию стоящей за его спиной паствы, для которой и от имени которой он служит. Его более, чем кого-либо, печалит и внутренне ранит и небрежное отношение к святыне со стороны сослужителей, и беспросветный мрак в душах тех посетителей храма, которые вместо устремления ума и сердца к Богу, скучают и томятся от кажущегося бесконечным монотонного, непонятного клиросного чтения, мечутся от иконы к иконе, спрашивая умудренных многолетним обрядовым опытом прихожан, перед какой иконой надо поставить свечку, если покинул муж, а перед какой – если украли из сумочки деньги!

К счастью для будущего нашей Церкви, отнюдь не все причины недостаточной эффективности её богослужения имеют объективный, не зависящий от самой Церкви порядок. Очень многое в церковной деятельности, особенно в богослужебной практике, может быть исправлено или усовершенствовано, притом чисто церковными силами и средствами, и в этом ничто нашей Церкви не препятствует, кроме присущих множеству её членов невежества, косности, безразличия, равнодушия и лени.

Многое, что мешает молитвенному восприятию и переживанию богослужения, обусловлено дефицитом духовности священнослужителя и присущими лично ему и его служению недостатками. Священный молитвенный текст часто воспроизводится торопливо, неотчётливо, слишком тихо или чрезмерно громко, невыразительно. Существенное значение имеют также манера поведения священнослужителя, наличие у него вредных привычек, привлекающих к его внешнему облику внимание молящихся и тем самым отвлекающих его от молитвы. Нередко священнослужитель, стоя на виду у всех на амвоне или посреди храма, начинает бродить взглядом по клиросам или по лицам молящихся, отнюдь не являясь в таком случае примером молитвенной сосредоточенности.

Все эти отрицательные явления легко устранимы, если священнослужитель или чтец старается сосредоточиться на содержании звучащего в данный момент священного или молитвенного теста, находит в нём духовное удовлетворение, согласно словам псалмопевца: «Как сладки гортани моей слова Твои! лучше мёда устам моим» (Пс. 118:103); «Радуюсь я слову Твоему как получивший великую прибыль» (Пс. 118:162).

Неизбежно отвлекающим священнослужителя от молитвы фактором является необходимость одновременно с молитвой производить многочисленные обрядовые действия. Однако их частое и единообразное совершение создаёт очень скоро навык почти автоматический; тогда обрядовые действия могут уже не мешать молитве и даже способствуют благоговейному духовному состоянию служителя.

Однако трагедией большинства священнослужителей является то, что они заботятся о безошибочности обрядовых действий гораздо больше, чем о собственном духовном состоянии. Внешние действия заметны для окружающих, в том числе для начальства – старших священников, настоятеля, архиерея, а внутреннее состояние известно только Господу Богу, и здесь вступает в силу апостольское указание, которым часто пренебрегают: «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5:29; ср. 4:19). При оценке же духовной настроенности многих священнослужителей невольно вспоминаются евангельские слова: «возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию» (Ин. 12:43).

Подобному же искушению подвергаются и дьяконы и священники на каждом шагу, и нельзя относиться к этому, как к чему-то порочащему священнослужителя, ибо речь идёт об общечеловеческой слабости, склонности переоценивать внешнюю сторону в ущерб внутреннему содержанию (Мф. 15:16-20). Трагично, однако, что в Церкви почти нет соответствующей воспитательной работы ни со стороны архиереев, ни со стороны опытных протоиереев и протодиаконов; почти никогда младшие и начинающие не слышат напоминания о необходимости сохранять благоговение и молитвенность, вдумчиво читать тайные молитвы, всеми силами души переживать тайнодействия. Зато любая, даже самая мелкая неточность в обряде или (у иподьяконов) в обслуживании архиерея, естественно, вызывает соответствующее замечание, нередко окрик, гнев.[1]

Здесь уместно упомянуть о бездумно практикуемом обычае заставлять только что рукоположенного дьякона или священника («ставленников») служить ежедневно утром и вечером даже без дней отдыха в течение длительного срока, часто до сорока дней, сразу по посвящении. Помимо разрушительного действия этой практики на семейную жизнь ставленника, чаще всего вступившего в брак незадолго до рукоположения, она почти неодолимо отрицательно воздействует на психику ставленника, вызывая у него неизбежную усталость, переходящую в противление и мечту о скорейшем завершении такого стажирования. А это исключает усердие, радость служения, даже искреннюю сердечную молитву. К несчастью, архиереи и настоятели кафедральных соборов не заботятся о духовном состоянии и развитии ставленников, стараясь лишь в кратчайший срок натренировать их в точном выполнении писаных и неписаных правил чинопоследования, в результате чего начинающий священнослужитель чувствует себя к концу стажировки крайне истомлённым и уже надолго неспособен к сознательному, благоговейному и радостному дальнейшему служению.

Однако вернемся к мирянину, стоящему в глубине храма. Если он пришёл к литургии с искренним желанием отрешиться на время богослужения от повседневной суеты и усердно, без помех помолиться, то он в большей или меньшей степени испытывает разочарование. Так, если он пришёл вовремя, первое впечатление будет от чтения часов – как правило, монотонного, обычно торопливого чтения прекрасных глубоких молитвословий, само содержание которых остаётся, однако, в основном недоступным: славянский язык создаёт барьер, непреодолимый для слушателя псалмов и молитв, если он не имел счастья с детства посещать церковь. Но даже и среди целожизненных посетителей есть множество таких, кто давно потерял надежду понимать привычное, но лишённое для них реального смысла чтение.

Отрадой для молящихся является первая половина собственно литургии (так называемая «литургия оглашенных»), когда дьякон произносит с амвона краткие, содержательные прошения, именно по своей лаконичности и единообразию сравнительно более понятные. Условием для этого являются, конечно, достаточная громкость, неторопливость и особенно отчетливость произнесения, что, к сожалению, далеко не всегда бывает.

Восприятие последующих частей литургии, где важнейшая часть молитвенных текстов произносится священниками, кроме прочего, очень затруднено почти постоянным пребыванием священника в алтаре, т.е. за иконостасной преградой, притом при закрытых царских вратах: иконостасы, особенно древнего массивного стиля, более чем наполовину поглощают звук.

Но есть факторы, нарушающие молитвенное состояние посетителя храма в течение всего богослужения: это, прежде всего, шум. Основной источник шума – голоса многих из находящихся в храме православных христиан, голоса тех, кто пришёл сюда, казалось бы, для молитвенного общения с Богом, однако ведёт себя неподобающим и несоответствующим этой цели образом.

Ведь сотни (а в больших храмах и в дни больших праздников тысячи) стоящих в храме людей можно разделить на две категории: одна (это, к счастью, меньшинство, хотя часто многочисленное) состоит из женщин, преимущественно пожилых, многолетних посетительниц богослужений, лишённых чувства благоговения, ведущих себя в церкви развязнее и раскованнее, чем дома или в каком-либо другом месте. Многие из них, может быть, подсознательно, относятся к храму как к месту свидания со знакомыми, как к месту, где можно в соответствии с поговоркой «людей посмотреть и себя показать». Они не молятся и почти не помышляют о молитве, подчас даже не представляют себе возможности духовного обращения к Богу с просьбой, благодарением или тем более с прославлением, а отмеченная выше невозможность сознательного восприятия произносимых или поющихся молитвенных текстов создаёт благоприятные условия для бездумного, рассеянного времяпровождения, для праздных разговоров, иногда переходящих в болтовню базарного типа. Если число таких «молящихся» оказывается значительным, обстановка в храме становится поистине ужасающей: в храме поднимается гул, иногда начисто заглушающий чтение и даже пение.

Остальные – те, кого действительно можно назвать молящимися или хотя бы желающими молиться, оказываются жертвами поведения своих единоверцев, распущенность которых мы только что пытались описать, хотя по своим масштабам и по степени кощунственности она нередко превосходит возможности всякого описания и даже воображения. Некоторым оправданием любительниц церковной болтовни, нарушающей молитвенную атмосферу, может считаться длительность православных богослужений, которую нельзя не назвать непомерно большой. В самом деле, даже обычная воскресная литургия, совершаемая неспешно и благоговейно, с исполнением музыкальных произведений необиходного характера, длится не менее двух с половиной-трёх часов, а всенощное бдение (никогда своего названия не оправдывающее), продолжается не меньше трёх-четырёх часов, а в канун особо торжественных дней достигает во многих храмах и монастырях пяти и более часов. Практикуемое только в Русской Православной Церкви уставное выстаивание всего богослужения от многих, особенно пожилых, старых и больных прихожан требует значительных усилий, а для страдающих хроническими заболеваниями и физически слабых оказывается вообще непереносимым.[2]

Основной, так сказать, органически структурной причиной этой исключительной, иногда превышающей нормальные человеческие возможности длительности православного богослужения в России, является многократное повторение одних и тех же элементов текста богослужения – тем самым игнорируются слова Спасителя: «Молясь, не говорите лишнего, как язычники» (Мф. 6:7). У нас же при чтении часов в начале Божественной литургии (3-й и 6-й час) «Трисвятое» с сопровождающими его молитвами («Пресвятая Троице», «Слава и ныне», «Отче наш») повторяется троекратно, а перед совершением в Великом Посту литургии Преждеосвященных Даров – шесть раз! Молитва «Иже на всякое время и на всякий час» повторяется за утренней великопостной службой не менее четырёх раз; «Просительная» ектения за каждым бдением и за каждой литургией произносится дважды; что касается «малой» ектении, то она за время бдения повторяется шесть раз, а при совершении некоторых богослужений (в частности, за утреней Великой Пятницы) – двенадцать раз, ибо этой ектеньей сопровождается каждое из двенадцати евангельских чтений.

Одним из основных эпицентров шума и непристойной развязности приходится признать пространство в задней части храма, прилегающее к свечному ящику, где продаются свечи, иконы и пр., где ведется прием записок с именами живых и умерших для их поминовения, т.н. «заздравных» и «заупокойных». В дни большого скопления прихожан, особенно по «родительским субботам», там образуются очереди иногда в десятки метров длинной. Стоящие в очереди, в большинстве женщины, нередко совершенно забывают, что находятся не в магазине, а в храме; здесь можно услышать всё, что привычно слышать в любой бытовой очереди: споры, взаимные упрёки, оскорбления, подчас даже ругань. Сплошь и рядом стоящие за ящиком церковные служащие дают неизбежные пояснения несдержанно и раздражённо, а порой и вовсе кричат. Если процесс продажи-купли свечей, составляющий основной вид деятельности за свечным ящиком, является источником мешающего молитве шума, то не меньшей помехой следует признать последующий процесс доставки свечей от ящика к подсвечникам.

Наиболее естественным, так сказать, классическим, способом попадания приобретённой свечи к месту её поставления следует признать совершение этого действия самим приобретающим свечу прихожанином. Многие так и делают. Православному человеку, вообще говоря, приятно самому решить, перед какой святыней (иконой, крестом или мощами) поставить свечу, самому свечу возжечь от пламени уже горящих тут же других свечей, самому её установить, после чего к святыне приложиться, совершив крестное знамение и поклоны. Однако большая часть свечей приобретается во время начавшегося уже богослужения, когда храм заполнен народом, и достигнуть намеченной иконы или другой святыни можно только протиснувшись сквозь толпу молящихся, что обременительно для них и для владельца купленной свечи. Обычным способом преодоления этой трудности является передача свечи из рук в руки, с неизбежным похлопыванием свечой по плечу стоящего впереди человека, чтобы обратить его внимание, побудить повернуться к источнику беспокойства, принять свечу и передать её таким же образом дальше. Передача сопровождается устным указанием целевого назначения свечи, т.е. для какой иконы она намечается. Всё это не только увеличивает общецерковный шум, но само по себе нарушает молитвенное состояние и молитву многих прихожан. Ведь путешествие каждой свечи требует внимания и активного участия в нём десятков лиц, стоящих на трассе от ящика до выбранной иконы. В особенно тяжёлом положении, почти исключающем возможность сосредоточенной молитвы, оказываются те, кто встал на прямой линии – кратчайшем пути от ящика до иконы. Конечно, ни о какой молитве не может быть и речи, если тебя то и дело, иногда каждую минуту похлопывают по плечу или по руке, заставляют оборачиваться, выслушивать информацию о назначении свечи и передавать её вместе со свечёй дальше, теперь нарушая молитву уже других прихожан.

Ещё одним источником шума в большинстве храмов оказывается клирос, обычно левый, где поют «любители», куда доступ имеют все желающие, у кого есть (а иногда и нет) слух и голос. На клиросе, где поёт «правый», т.е. профессиональный, оплачиваемый хор, дисциплина сравнительно удовлетворительная, чего, как правило, нельзя сказать о «левом» хоре. В самом деле, каждый певец правого хора зависит от регента, который может применять к нему меры дисциплинарного взыскания, в частности за разговоры на посторонние темы, споры и т.п. Некоторые из этих мер весьма ощутительны, например, удаление с клироса, лишение или снижение зарплаты, а то и увольнение.

В левом, так называемом любительском хоре, наоборот, регент, обычно псаломщик или «головщик» (запевала), сам зависим от хора: любой певец или певица может произвольно не явиться, вести себя во время богослужения в соответствии с собственным уровнем благочестия (часто весьма низким), настроением и другими личностными факторами сугубо переменного характера. Замечания регента оказываются, чаще всего, малоэффективными, ибо не подкреплены возможностями административного или материального воздействия. В результате на клиросе тоже возникают разговоры, смех, нередко споры и ссоры, т.е. шум, который доносится до стоящих поблизости прихожан, вызывая у них не только удивление и досаду, но и антицерковные мысли и настроения, разрушая идеальные представления о духовном состоянии тех, кто удостоен Богом счастья во весь голос Его прославлять.

Наибольший соблазн, наибольшее смятение в души верующих православных мирян вносит недостойное поведение духовенства. Тут приходится говорить об отрицательном воздействии, которое оказывает на духовное состояние и поведение священнослужителей иконостас. Скрывая их от глаз прихожан в течение большей части богослужения, иконостас способствует созданию в алтаре атмосферы интимности, некоторому ослаблению самоконтроля и тем более внимания к тому, что читается и поётся вне алтаря. Сказанное особенно ярко проявляется при соборных и архиерейских служениях. В этих случаях алтарь оказывается переполнен духовенством, особенно молодыми, чаще всего духовно невоспитанными иподьяконами и алтарниками, которые суетятся, постоянно передвигаются с места на место, надевают облачения, выполняют «тысячи мелочей» архиерейского обихода, подходят друг к другу (в первую очередь, конечно, к архиерею) с приветствиями и за благословением, – и всё это создаёт мощный гул, делающий содержание того, что читается и поётся по другую сторону иконостаса, уже совершенно недоступным.

Ужаснее всего, что доброго примера молодые церковнослужители, те же иподьяконы и алтарники, да и юные ещё дьяконы и священники не видят ни от кого, ибо убелённые сединами и отягощенные служебным опытом почтенные протоиереи, воспитанные в атмосфере алтарной суеты, сами поддаются её разлагающему влиянию и нередко в свободные от предстояния за престолом минуты предаются дружеской беседе, лишь изредка прерывая её крестным знамением, совершаемым ради приличия или по привычке, лишённой всякого сознательного содержания.

Весьма ощутительно различие между поведением священнослужителей в алтаре и вне его. Уже готовясь к торжественному попарному выходу на литию, полиелей или на один из литургических выходов, поцеловав край престола и шествуя к выходам через северные и южные двери, священники невольно подтягиваются, на лицах появляется значительность, и даже торжественность; уверенными, слегка поспешными шагами, но уже без всякой суеты они появляются перед прихожанами (отвлекая их, конечно, тем самым от молитвы), а спустившись к середине храма и отдав уставный поклон предстоятелю, они (те, кто умеет себя на людях держать) застывают в позах, полных не только значительности, но и кажущейся сосредоточенности.

Всё сказанное имеет в некоторой степени памфлетный характер и отнюдь не претендует на универсальность. Слава Богу, в православном духовенстве очень много тех, кто, любя Господа Иисуса и радея о Его доме, знает радость и силу настоящей молитвы, живёт и трудится в постоянном общении с Богом через восприятие Его Слова и благодати святых таинств. Недостатки богослужебной практики, недостаток благоговения, а у многих даже желания и умения внешне вести себя с элементарной пристойной сдержанностью – всё это, конечно, тяготит любого молитвенно настроенного прихожанина, а тем более священнослужителя. Священнику приходится прилагать немало усилий, чтобы при многочисленных и разнообразных помехах сохранять молитвенный строй, совершать тайные и произносить возглашаемые молитвословия, следуя за текстом не только взором и языком, но также мыслью и чувством. Священнослужителю нужно, обращаясь к Богу с сознательной и усердной молитвой, своевременно исполнять все предписываемые чинопоследованием обрядовые действия, не допуская небрежности, поспешности и неаккуратности.

Всё это столь трудно, что многие (может быть, даже большинство) священнослужители с самого начала идут по линии наименьшего сопротивления, т.е. заботятся только о внешней стороне служения, в большей или меньшей степени пренебрегая тем, что воистину важнее и ценнее любых обрядов, – сознательным, вседушевным богослужением. Такой упрощенческий подход к преодолению трудностей священнослужения оказывается широким путём, ведущим к гибели (Мф 7:14). Избежать этого гибельного пути возможно только действием благодати Божьей, которая даётся в таинстве рукоположения, но требует постоянного «возгревания» воленаправленным усилием самого священнослужителя, как начинающего, так и уже накопившего в большей или меньшей степени опыт служения (2 Тим 1:16).

Дело трудное, но ведь ещё труднее много более широкое дело спасения, и здесь уместно будет вспомнить ответ нашего Спасителя ученикам, усомнившимся в самой возможности спасения: «Человекам это невозможно, Богу же всё возможно» (Мф 19:26).

До сих пор мы касались в основном богослужебных недостатков и несообразностей, зависящих главным образом от самих участников богослужения, т.е. в первую очередь от священнослужителей и в какой-то мере от прихожан. Однако приходится признать, что в самом богослужении, унаследованном от множества поколений, есть особенности, не способствующие, а во многих случаях и мешающие как молитвенному состоянию и молитве присутствующих, так и восприятию ими Слова Божьего и литургических текстов. Остановимся на них, не входя в недоступные многим читателям исторические проблемы происхождения, развития и видоизменения текстов и обрядовых действий.

Прежде всего, следует выразить восторженную благодарность Богу за многовековое сохранение в Православной Церкви замечательных, поистине боговдохновенных, восточно-святоотеческих литургий св. Василия Великого и Иоанна Златоуста.[3]

Литургия, как известно, имеет среди всех богослужений великое, ни с чем не сравнимое значение не только потому, что её средоточие – таинство евхаристии, но и потому, что в отличие от других, постоянно совершаемых в приходской практике общественных богослужений, а именно, вечерни и утрени[4], её молитвенное содержание имеет преимущественно христологический характер: молитвословия, обращённые к Богоматери и к святым, в литургии весьма лаконичны и практически не нарушают христологической молитвенной устремлённости богослужения. Однако литургия в современном виде обладает многими особенностями текстов и обрядов, отнюдь не способствующими молитвенному состоянию и назиданию присутствующих.

Не говоря уже о малой доступности для прихожан богослужебного языка, приходится отметить наличие в литургии таких молитвословий, сам характер которых исключает возможность активного молитвенного их переживания даже и самими священнослужителями. Таковыми являются: заздравные и заупокойные поминовения, ектении об оглашенных и предпричастный интервал, заполняемый по обыкновению то «концертом», т.е. сравнительно сложным в музыкальном отношении песнопением, то чтением молитв перед причащением.

Поименное поминовение живых и усопших осуществляется включением в основное чинопоследование: живых – прошением «О милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих (следует перечень имён) и о еже умножити им лета жития их», а усопших – целой заупокойной ектении, начинающейся, однако, прошением за присутствующих молящихся: «Помилуй нас, Боже…». Вставной характер этих поминовений виден уже из возможности пропуска как заздравного поминовения, так и заупокойной ектении, что и имеет место по усмотрению настоятеля в наиболее торжественные дни церковного года.

Сама по себе молитва за живых и усопших за литургией вполне естественна, но произнесение, обычно скороговоркой, имён, часто весьма продолжительное, не имеет для заполняющих храм людей ни назидательного, ни даже молитвенного значения, вызывая лишь утомление, желание скорейшего окончания и, разумеется, нарушает молитвенное состояние. Поминовение уставом предусмотрено в соответствующий момент, а именно, в конце проскомидии, т.е. приготовления Св. Даров, совершаемого обычно на жертвеннике священником во время чтения часов, но проскомидийное поминовение остаётся для прихожан неслышным, а «гласное» поминовение на литургии служит своего рода демонстрацией того, что поданные за свечным ящиком «записки» и «поминания» (записки, переплетённые в виде книжечки, с перечнем подлежащих поминовению живых и усопших) дошли до места назначения, т.е. до дьякона или священника.[5]

«Оглашенными» (катехуменами) в древней Церкви, как известно, называли взрослых лиц, готовившихся к принятию крещения. Сама подготовка (катехизация) состояла в переходе к христианскому образу жизни под руководством священника и крестных родителей, т.е. обычно лиц, от которых оглашаемый воспринял начала христианской веры; в усвоении азов христианского вероучения, опять-таки под руководством священника (иногда диакона или даже мирянина, но по благословению священника) и, наконец, в регулярном посещении богослужений. Ектения «об оглашенных» есть молитва всей Церкви (всех молящихся за литургией прихожан) об «оглашенных», т.е. о тех, чьи имена «оглашены» к сведению всей общины, как имена готовящихся к вступлению в неё через таинство крещения.

В течение многих веков крещение в России совершалось в младенческом возрасте, и вся ектения оказывалась грубым анахронизмом, сохраняемым только из уважения к её историческому происхождению, т.е. по традиции, анахронизмом, лишённым всякого содержания и смысла.

В послевоенные годы, особенно начиная с середины 80-х гг., крещения взрослых участились, а во многих приходах подготовка к крещению стала приобретать организованный характер. В связи с этим и ектения об оглашенных становится всё более актуальной, но в этом отношении необходимы некоторые мероприятия: во-первых, следует периодически разъяснять прихожанам её значение, особенно при проведении катехизических занятий; во-вторых, надо исключать завершающее эту ектению обращение к оглашенным, где они призываются покинуть храм – тем самым не допускается их присутствие (как ещё некрещёных, т.е. не членов Церкви) при совершении важнейшей, самой священной части литургии – евхаристического канона с последующим причащением духовенства и мирян.

Если, как упоминалось, вся ектения об оглашенных приобрела в течение веков характер анахронизма, то в ещё большей степени это относится к троекратно повторяемому призыву: «Елицы оглашеннии, изыдите», – призыву, которому никто не следует, на который никто даже внимания не обращает. Ведь в наших храмах присутствуют в течение литургии не только готовящиеся принять крещение, но и убеждённые атеисты, совершенно не собирающиеся подходить к купели, и их никто не гонит, даже если их атеистические взгляды общеизвестны; они спокойно стоят в продолжение всей литургии, и их присутствие придало бы попытке изгнания оглашенных парадоксальный характер, если бы, конечно, кто-нибудь воспринимал её сколько-нибудь серьёзно.

Наличие в богослужении ектении об оглашенных, утомительного перечня имён при поминовении живых и умерших и другого словесного балласта – это не только бесплодная потеря времени, но и явный вред для всех молящихся. Пришедший в храм человек убеждается, что в богослужении имеются такие части или разделы, которые заведомо не подлежат восприятию, не имеют молитвенного значения, не претендуют на благоговейное отношение к их содержанию. Так как рядовой посетитель храма не в состоянии осознать, почему тот или иной текст не должен обладать для него какой-либо актуальностью и значением, не помогает «устремлению его ума и сердца к Богу» (что, согласно катехизису, составляет сущность всякой молитвы), то у него появляется искушение предполагать, что и остальные части богослужения, в том числе и евхаристический канон и чтение Священного Писания не столь уж важны и актуальны, что действенность всего, что произносится в храме на церковнославянском языке, заведомо снижается, так как до сознания человека доходят лишь некоторые слова, в лучшем случае – отдельные фразы!

Несколько слов теперь о предпричастном перерыве в богослужении. Чинопоследованием предусматривается в это время пение «запричастного» (скорее, предпричастного) извлечённого из Псалтири стиха, размер которого даже в концертном его исполнении не позволяет заполнить паузы, длительность которой определяется временем, необходимым для причащения в алтаре духовенства. Пение хора или чтение молитв перед причащением создаёт у молящихся соответствующее действительности впечатление, что молитвы читаются или поются не потому, что они потребны, как молитва, т.е. обращение к Богу, а потому, что необходимо заполнить возникший интервал. К тому же молитвы читаются часто с характерной для клиросного чтения безучастной монотонностью, что не соответствует ни их задушевному, возвышенному содержанию, ни торжественности предшествующих частей литургии – евхаристического канона и пения молитвы Господней. Слушают эти молитвы утомлённые причастники, стоящие перед царскими вратами, и невольно испытывают нетерпеливое (или терпеливое, но от того не менее тяжёлое) ожидание: когда же, наконец, царские врата откроются и начнётся причащение. Очень благоразумно поступают те священники, которые обусловленную причащением в алтаре духовенства паузу заполняют проповедью, – если она содержательна и доходчива, то гораздо лучше подготовит людей к принятию святых тайн, чем монотонное звучание весьма назидательных, но – увы! – на славянском языке малодоступных большинству молитв. У остальных молящихся (т.е. у большинства) изменение характера богослужения создаёт впечатление, что с возгласом «Святая – святым» литургия в основном завершена, а так как после этого происходит причащение духовенства и мирян, то и вся заключительная часть литургии представляется неким добавочным эпизодом, со всем предшествующим органической связи не имеющим. Это, конечно, снижает силу благотворного воздействия, оказываемого на молящегося православного человека всей литургией в целом.

Но и наиболее важные по своей значимости, по своему спасающему воздействию непревзойдённые части Божественной литургии не свободны от отдельных особенностей, затрудняющих молитвенное восприятие богослужебных текстов.

Всего лишь несколько фрагментов основной молитвы евхаристического канона[6], анафоры, произносятся вслух – это не только лишает слушателей возможности участвовать в соответствующих молитвенных переживаниях (они выпадают только на долю священников, читающих эти молитвы целиком наизусть или по служебнику), но делает бессмысленными сами эти громко произносимые отрывочные фразы, ибо вырванные из контекста, они утрачивают смысл и содержание их оказывается загадочным. Таков возглас: «Поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще». Хотя эти слова составляют органическую часть молитвы, элементом которой они являются, однако обычно громкое, отчётливое произнесение резко обособляет их от невнятного пения предшествующего и последующего молитвенного текста, и потому смысл совершенно ускользает от сознания молящихся.

Другим, притом наиболее ярким примером разделения текста на произносимую и «тайную» его части, затрудняющего, точнее, делающего невозможным его понимание, может служить разделение одной из молитв евхаристического канона на две части, из которых первая читается священником «тайно», т.е. про себя, шепотом или вполголоса, а вторая, заключительная – во всеуслышание. Вот эта молитва: «Еще приносим Ти сию словесную и бескровную службу о иже в вере почивших праотцех, патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздержницех, о всяком дусе праведнем, в вере скончавшемся». Вся приведённая выше часть молитвы молящимся в храме не слышна и, следовательно, молитвенно пользуется ею только священник. До остальных доходит только вторая, завершающая часть молитвы: «Изрядно (особенно) о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней Славней Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии». Даже при беглом ознакомлении с этим заключительным текстом молитвы становится ясно, что он имеет смысл только в связи с предшествующей, первой её частью и вне этой связи всякое значение утрачивает. В самом деле, говорится: «Изрядно о Пресвятей» и т.д., а что «изрядно»? В предшествующей части текста разъясняется, что бескровная Жертва приносится за литургией «о всяком дусе праведнем в вере скончавшемся», а в завершение молитвы нам возвещается высокая истина, что она приносится и за Пресвятую, Пречистую Богородицу и за неё «изрядно», т.е. «особенно», как бы в первую очередь. Весь глубокий смысл этого утверждения для слушателя пропадает, а относящиеся к Божьей Матери слова утрачивают всякий смысл.

Мы отметили лишь некоторые отрицательные черты богослужебной практики РПЦ, снижающие воздействие молитвенного текста, нарушающие молитвенное состояние прихожан. Эти отрицательные стороны тем более достойны сожаления, что само содержание большей части православных молитвословий обладает богатством богословской мысли и искренностью религиозного чувства. Но сожаление, которое издавна испытывали горящие любовью к Богу и Церкви духовные и светские её чада, остаётся бесплодным переживанием, если не побуждает саму Церковь к уставным, каноническим, обрядовым и текстологическим изменениям, способствующим большей молитвенной воодушевлённости каждого из посетителей наших храмов и всей Церкви в целом.

Приходится с горечью признать, что в этом направлении делается совершенно недостаточно, если делается что-то вообще. Большинство церковных деятелей в сане и без сана, как рядовых, так и самых высокостоящих, как бы застыли в преклонении перед церковной действительностью и готовы мириться с любыми, даже самыми безобразными её явлениями, ибо ими владеет любовь не к Богу и даже не к Церкви как к благодатному орудию нашего спасения, а к привычной церковной атмосфере, к церковному убранству и ритуалу, словом – внешней стороне церковной жизни.

Развитие в светлом, спасительном для членов Церкви направлении возможно путём, прежде всего, общецерковной воспитательной работы и ряда несложных организационных мероприятий. И то и другое следует осуществлять не только по инициативе того или иного священника или даже архиерея, а как ряд систематических общецерковных мероприятий, проводимых сверху и воздействующих на всю массу православных христиан, – и уже заполняющих наши храмы, и тех, кто пытается или даже только начинает испытывать потребность в них войти.

Что необходимо осуществить в первую очередь?

Конечно, нужна систематическая разъяснительно-воспитательная работа, направленная к прекращению в храмах праздной суеты и болтовни. Эта работа должна вестись всеми священнослужителями путём бесед, проповедей, персонального воздействия на наиболее злостных нарушителей. Как показал опыт, весьма эффективна такая мера, как вынос свечного ящика за пределы храма в обособленное помещение или хотя бы в притвор. Не менее радикальное средство – полное прекращение любой деятельности за свечным ящиком сразу после начала Божественной литургии, о чём надо предупредить с амвона и при помощи письменных объявлений. Необходимо призывать прихожан не передавать свечи во время богослужения.

По отношению к духовенству церковное начальство не должно воздерживаться от применения самых строгих мер: за развязное поведение в алтаре следует из него изгонять! Немалую положительную роль могут сыграть понижения в служебном положении, снятие наград и в некоторых случаях даже наложение штрафов.

Вся эта воспитательная и административная работа не должна быть пущена на самотёк, необходим неусыпный контроль, с тем, чтобы каждый священнослужитель, а тем более церковнослужитель ощущал бы над собой крепкую руку старшего по службе, готового не только подсказать забытый возглас, но и заградить уста неблагоговейному болтуну, а если речь идёт об архиерее, то крепкую длань патриарха, жёстко взыскивающего со своих младших собратьев, если они поддаются искушениям распущенности и лени.

Наконец, высшему церковному священноначалию следует основательно задуматься над необходимостью облегчить физические условия пребывания молящихся за богослужением. Целесообразно было бы принять следующие меры:

полностью или хотя бы частично устранить из чинопоследований многочисленное повторение одних и тех же богослужебных текстов, представляющих собой утомительное многоглаголание;

упорядочить существующую практику стихийных, произвольных сокращений текста при чтении кафизм, стихир, канонов и проч.;

установит во всех храмах (по периметру) скамейки для отдыха;

оборудовать храмы необходимой вентиляцией, соответствующей расчётным данным.

Осуществление этих и, возможно, иных несложных мероприятий будет поощрять молитвенные устремления всех посетителей храма, резко снизит усталость и, следовательно, потребность в праздных разговорах и в передвижении во время богослужения.

Необходимо ещё раз подчеркнуть, что хотя упомянутые меры, несомненно, увенчаются успехом и окажутся полезными даже в рамках какого-либо одного прихода, однако существенный эффект может быть достигнут только в результате мероприятий, проводимых централизованно в общецерковном порядке и сопровождаемых чётко налаженной инспекцией, которая, с одной стороны, контролировала бы их неуклонное выполнение, а с другой – не ограничиваясь церковно-административной деятельностью, постоянно призывала бы и архиереев, и всё духовенство, и болеющих за церковную жизнь мирян к осознанию высокого призвания каждого члена Церкви в отдельности и всей Церкви в целом.

__________
Примечания:

[1] Сами обязанности иподьяконов, сводящиеся к обслуживанию каждого шага и жеста архиерея, почти исключают для них возможность сколько-нибудь сосредоточенной молитвы и, таким образом, иподьяконство оказывается школой духовного развращения; для иподьякона, привыкшего заботиться о расстёгивании и застёгивании пуговиц омофора, даже в самые святые минуты евхаристического канона почти невозможна сердечная благоговейная молитва, хотя бы он и был к ней способен.

[2] В храмах Восточных Православных Церквей, также Греции, Болгарии и Румынии в течение значительной части богослужений молящиеся сидят. В РПЦ невозможно использовать для отдыха даже краткие периоды, отводимые для этой цели богослужебным уставом (кафизмы, паремии), из-за отсутствия скамей.

[3] Как показано в трудах известных богословов нашей Церкви А. Дмитриевского, Н. Успенского и других, значительная часть молитвословий этих литургий была составлена и введена позднее, однако в течение уже многих столетий они находятся в богослужебном применении всего православия, а участие в их составлении св. Отцов, имена которых они носят, не вызывает у богословов сколько-нибудь серьёзных сомнений.

[4] Частое совершение других богослужений суточного круга – полунощницы и повечерия сохраняется только в монастырях, в приходской практике полунощница не совершается, а повечерие – лишь ограниченное число раз в году, в основном – во время Великого поста. Часы вошли уже с давних времён в состав других чинопоследований.

[5] Пожертвования, сопровождающие подачу заздравных и заупокойных «записок», обычно занимают существенное место в приходском бюджете, чем отчасти и объясняется особая озабоченность как приходского совета, так и руководства прихода исправностью всего механизма поминовения, начиная с подачи записок и кончая произнесением содержащихся в ней имён.

[6] Евхаристический канон – центральная часть литургии верных, начинающаяся благословением «Благодать Господа нашего Иисуса Христа…» и заканчивающаяся словами «и да будут милости великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа…». Во время евхаристического канона перенесённые на престол хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Христовы.

Взято с www.deacon.ru

в ТЕКУЩИЙ РАЗДЕЛ || на ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

Hosted by uCoz